«Маму сожгли у меня на глазах» - жительница Казани вспоминает о войне

Увидев Веру Бакаеву, улыбчивую женщину с хорошо поставленным певческим голосом, не подумаешь, что тот ад, через который она прошла, тянется свинцовым шлейфом через всю ее жизнь. Казалось бы, человеку не унести столько горя, но Вера Георгиевна словно не замечает своей ноши, благодарит судьбу за удивительное спасение, за всех людей, которых встретила на своём пути. Она из тех, кто знает, что жизнь – настоящее чудо.

Война

Судьба не баловала Веру и до войны. Её отец был офицером, мать – поваром в детском доме. Девочке пришлось жить там же, чтобы быть поближе к матери, родительской ласки ей доставалось меньше хлеба: «Меня все задирали, что у меня мама есть. А я ее и не видела почти. Еды не хватало. До войны я не знала, что такое яблоки. Первое яблоко мне дали, когда я из концлагеря приехала в детдом. Я привязала к нему ниточку и раскручивала – играла, не зная, что его есть можно...»

Вера играет на мандолине Осенью в детдоме заклеивали газетами окна, учили поведению при бомбёжке, шили вещмешки для эвакуации, собирали сухари. Так для Углича началась война. Отец Веры, как офицер, имел право вывезти из города свою семью в специальном порядке, но мать была непреклонна: она не смогла бросить на произвол судьбы тех, кого уже однажды бросили – и стала второй матерью для 120 детей угличского интерната. Отец уехал на фронт. Спустя много лет Вера Георгиевна приедет в угличский детдом и узнает, что все дети, эвакуированные в 1941 г., погибли.

В эвакуации задействовали весь возможный транспорт, 20 пароходов были забиты детьми. Спустя несколько суток пути эвакуационный караван разбомбили до щепок. Баржа шла последней. Немцы выстроили людей вдоль палубы, тыча оружием, повторяли тогда еще непонятное для Веры слово: «Юда?» - искали евреев, без разбора сбрасывая с борта взрослых и детей. Взрыв бомбы: дети скатывались по накренившейся палубе, тонули, некоторым удалось выбраться на берег, где ждали немцы. «У мамы стали отбирать моего младшего братика Коленьку, а она кусалась, хватала солдата за лицо – и с ней не стали бороться. Её и всех, кто не отдавал детей, завели в стоявший рядом сарай и подожгли. Она сгорела у меня на глазах».

Концлагерь

Холодный октябрь морозил намертво, как бы тесно дети друг к другу не прижимались. Счёт времени потерялся очень быстро. Вера не знала ни дни недели, ни названия месяцев, ни местности, где она была в плену. Ночевали под открытым небом или, если повезло, в сарае. Утром залпом в воздух заключённых выгоняли из места ночлега. В очередной раз выбежав из заброшенного амбара, Вера увидела 25 висельников, качавшихся на ветру.

«Я как увидела своего папу – кинулась к нему, кричу: «Папа, папа!» Побежала – а конвоир стал стрелять мне по ногам, я рухнула на землю. После ранения я только ползала».

По пути в лагерь немцы заходили в деревни. Жители пытались хоть чем-то покормить опухающих от голода детей. «Однажды мы видели допрос одной женщины – её пытали, где муж. Она молчала. Они взяли ее трёхлетнюю дочь и косарем оттяпали все пять пальчиков, бросили ей под ноги».

В концлагере (каком именно, неизвестно до сих пор) Вера провела две зимы. Всё это время над детьми проводили опыты: девочкам делали уколы, редуцирующие репродуктивную систему. В 9 лет у неё выпали все зубы. Нога Веры опухла, в ране завелись черви, она с трудом передвигалась. Но именно это её и спасло. Немецкие солдаты знали, что советская армия близко и заранее стали убивать пленных, чтобы те не мешали отступлению. Выбегающих на шум детей расстреливали с наблюдательных вышек, а Вера не могла бежать: она ползла, а на неё падали мёртвые дети, закрывая своими телами от пуль...

Потерявшая имя

…Очнулась девочка в госпитале. Она не смогла вспомнить своё имя, ее нарекли Валей Кубанцевой. Главврач распорядился ампутировать изувеченную ногу, но за девочку заступился хирург. Выходил, как свою дочь. Завернутую в одеяло Веру-Валю сажали на самолет в Татарстан со словами: «Берегите этих детей». В Федотовском детдоме нашлось ещё одно доброе серд­це для Веры: «Директор детдома Ефим Михайлович, одноногий еврей, занимался мной: всех детей стриг наголо, а меня ровнял под горшок, подкармливал. От его теплоты я ожила и первое, что вспомнила – своё имя».

В 1943 г. Вера Бакаева попала на Казанский мехкомбинат: чтобы она могла работать, ей приписали два года к её 11. Наравне со старшими выполняла военные заказы, трудилась с жадностью и удовольствием, сутками стоя у стола с двухчасовым перерывом на сон. Всю жизнь Вера Георгиевна работала закройщицей и до сих говорит о своём деле с горящими глазами. Ей повезло и в работе, и в любви – на мехкомбинате она встретила будущего мужа. «При первом поцелуе у меня выпала вставная челюсть – я месяц не показывалась своему жениху – стыдно было, что я беззубая!», - вспоминает она. Григорий оказался на редкость чутким человеком, но свою тайну Вера открыла мужу лишь спустя 18 лет совместной жизни. Поражённый этой историей, муж два года потратил на поиски через газеты той самой девочки, оставшейся без пальцев: ей дали имя Галина Ржевская. Для неё сделали специальные протезы, она замужем и мать двоих детей.

Вера Бакаева прожила с мужем 60 лет: «Он был потрясающим человеком. Я была с ним счастлива. Он всегда говорил: «Моя жена – хрусталь».

Сейчас Вере Георгиевне чуть больше 80. Так вышло, что судьбе недостаточно было украсть её детство: женщина похоронила мужа и всех своих троих детей. Нечеловеческие эксперименты в немецких лагерях оглушительным эхом явились в её жизнь: она видела, как взрослея, страшно и тяжело болели, а затем один за другим умирали трое её детей. После смерти дочери органы опеки намеревались отправить внука в интернат. Но Вера Георгиевна его отстояла. Внук стал для неё на­деждой и смыслом жизни. Сейчас он курсант Нахимовского училища, пошёл по стопам деда. Бабушка даёт ему и следующим продолжателям рода Бакаевых лишь одно напутствие: «Будьте честными, это самое главное дело в жизни».